Неточные совпадения
— Вот, не угодно ли? — сказал он, вертлявою походкой отходя
к стороне и указывая на
картину. — Это увещание Пилатом. Матфея глава XXVII, — сказал он, чувствуя, что губы его начинают трястись
от волнения. Он отошел и стал позади их.
— Как же! мы виделись у Росси, помните, на этом вечере, где декламировала эта итальянская барышня — новая Рашель, — свободно заговорил Голенищев, без малейшего сожаления отводя взгляд
от картины и обращаясь
к художнику.
Через час Анна рядом с Голенищевым и с Вронским на переднем месте коляски подъехали
к новому красивому дому в дальнем квартале. Узнав
от вышедшей
к ним жены дворника, что Михайлов пускает в свою студию, но что он теперь у себя на квартире в двух шагах, они послали ее
к нему с своими карточками, прося позволения видеть его
картины.
Расставшись с Максимом Максимычем, я живо проскакал Терекское и Дарьяльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а
к ужину поспел в Владыкавказ. Избавлю вас
от описания гор,
от возгласов, которые ничего не выражают,
от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и
от статистических замечаний, которые решительно никто читать не станет.
Лонгрен, называя девочке имена снастей, парусов, предметов морского обихода, постепенно увлекался, переходя
от объяснений
к различным эпизодам, в которых играли роль то брашпиль, то рулевое колесо, то мачта или какой-нибудь тип лодки и т. п., а
от отдельных иллюстраций этих переходил
к широким
картинам морских скитаний, вплетая суеверия в действительность, а действительность — в образы своей фантазии.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную
картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся
от деревни
к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Затем явилось тянущее, как боль, отвращение
к окружающему,
к этим стенам в пестрых квадратах
картин,
к черным стеклам окон, прорубленных во тьму,
к столу,
от которого поднимался отравляющий запах распаренного чая и древесного угля.
Ночами перед Самгиным развертывалась
картина зимней, пуховой земли, сплошь раскрашенной по белому огромными кострами пожаров; огненные вихри вырывались точно из глубины земной, и всюду, по ослепительно белым полям,
от вулкана
к вулкану двигались, яростно шумя, потоки черной лавы — толпы восставших крестьян.
Он бросался
к Плутарху, чтоб только дальше уйти
от современной жизни, но и тот казался ему сух, не представлял рисунка,
картин, как те книги, потом как Телемак, а еще потом — как «Илиада».
Наконец вот выставка. Он из угла смотрит на свою
картину, но ее не видать, перед ней толпа, там произносят его имя. Кто-то изменил ему, назвал его, и толпа
от картины обратилась
к нему.
Только художник представился ему не в изящной блузе, а в испачканном пальто, не с длинными волосами, а гладко остриженный; не нега у него на лице, а мука внутренней работы и беспокойство, усталость. Он вперяет мучительный взгляд в свою
картину, то подходит
к ней, то отойдет
от нее, задумывается…
Ему живо представлялась
картина, как ревнивый муж, трясясь
от волнения, пробирался между кустов, как бросился
к своему сопернику, ударил его ножом; как, может быть, жена билась у ног его, умоляя о прощении. Но он, с пеной у рта, наносил ей рану за раной и потом, над обоими трупами, перерезал горло и себе.
Обращаясь
от двора
к дому, Райский в сотый раз усмотрел там, в маленькой горенке, рядом с бабушкиным кабинетом, неизменную
картину: молчаливая, вечно шепчущая про себя Василиса, со впалыми глазами, сидела у окна, век свой на одном месте, на одном стуле, с высокой спинкой и кожаным, глубоко продавленным сиденьем, глядя на дрова да на копавшихся в куче сора кур.
То отступят они шага на два и закинут голову, то снова придвинутся
к картине; глазки их покрываются маслянистою влагой… «Фу ты, Боже мой, — говорят они, наконец, разбитым
от волнения голосом, — души-то, души-то что! эка, сердца-то, сердца! эка души-то напустил! тьма души!..
Меня эта
картина очень заинтересовала. Я подошел ближе и стал наблюдать. На колоднике лежали сухие грибки, корешки и орехи. Та
к как ни грибов, ни кедровых орехов в лесу еще не было, то, очевидно, бурундук вытащил их из своей норки. Но зачем? Тогда я вспомнил рассказы Дерсу о том, что бурундук делает большие запасы продовольствия, которых ему хватает иногда на 2 года. Чтобы продукты не испортились, он время
от времени выносит их наружу и сушит, а
к вечеру уносит обратно в свою норку.
За перевалом
картина меняется. Вместо порфиров появляются граниты и на смену лиственному редколесью выступает хвойно-смешанный лес отличного качества. Маленькая речка, по которой проложена тропа, привела нас на реку Сяненгоу [Сян-ян-гоу — долина, обращенная
к солнцу.], впадающую в Санхобе недалеко
от моря. Когда-то здесь была лесная концессия Гляссера и Храманского.
Вчера Полозову все представлялась натуральная мысль: «я постарше тебя и поопытней, да и нет никого на свете умнее меня; а тебя, молокосос и голыш, мне и подавно не приходится слушать, когда я своим умом нажил 2 миллиона (точно, в сущности, было только 2, а не 4) — наживи — ка ты, тогда и говори», а теперь он думал: — «экой медведь, как поворотил; умеет ломать», и чем дальше говорил он с Кирсановым, тем живее рисовалась ему, в прибавок
к медведю, другая
картина, старое забытое воспоминание из гусарской жизни: берейтор Захарченко сидит на «Громобое» (тогда еще были в ходу у барышень, а
от них отчасти и между господами кавалерами, военными и статскими, баллады Жуковского), и «Громобой» хорошо вытанцовывает под Захарченкой, только губы у «Громобоя» сильно порваны, в кровь.
Выйдя на намывную полосу прибоя, я повернул
к биваку. Слева
от меня было море, окрашенное в нежнофиолетовые тона, а справа — темный лес. Остроконечные вершины елей зубчатым гребнем резко вырисовывались на фоне зари, затканной в золото и пурпур. Волны с рокотом набегали на берег, разбрасывая пену по камням.
Картина была удивительно красивая. Несмотря на то, что я весь вымок и чрезвычайно устал, я все же сел на плавник и стал любоваться природой. Хотелось виденное запечатлеть в своем мозгу на всю жизнь.
Он
от радости задыхался: он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на всех: «Не подходи!» Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пили, другие кричали и хохотали, все были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать
к ним пристроиться. Генерал и Тоцкий сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже был со шляпой в руке, но он стоял молча и все еще как бы оторваться не мог
от развивавшейся пред ним
картины.
Кадеты вошли, жмурясь
от яркого света. Петров, вы пивший для храбрости, пошатывался и был бледен. Они сели под
картиной «Боярский пир», и сейчас же
к ним при соединились с обеих сторон две девицы — Верка и Тамара.
Видя мать бледною, худою и слабою, я желал только одного, чтоб она ехала поскорее
к доктору; но как только я или оставался один, или хотя и с другими, но не видал перед собою матери, тоска
от приближающейся разлуки и страх остаться с дедушкой, бабушкой и тетушкой, которые не были так ласковы
к нам, как мне хотелось, не любили или так мало любили нас, что мое сердце
к ним не лежало, овладевали мной, и мое воображение, развитое не по летам, вдруг представляло мне такие страшные
картины, что я бросал все, чем тогда занимался: книжки, камешки, оставлял даже гулянье по саду и прибегал
к матери, как безумный, в тоске и страхе.
В одном находилось множество молодых лошадок всяких возрастов и матерей с жеребятками, которые несколько отвлекли меня
от картины жнитва и развеселили своими прыжками и ласками
к матерям.
Невдалеке
от зеркала была прибита лубочная
картина: «Русский мороз и немец», изображающая уродливейшего господина во фраке и с огромнейшим носом, и на него русский мужик в полушубке замахивался дубиной, а внизу было подписано: «Немец, береги свой нос, идет русский мороз!» Все сие помещение принадлежало Макару Григорьеву Синькину, московскому оброчному подрядчику,
к которому, как мы знаем, Михаил Поликарпыч препроводил своего сына…
Генеральша пожелала отдохнуть. Частный пристав Рогуля стремглав бросается вперед и очищает
от народа ту часть берегового пространства, которая необходима для того, чтоб открыть взорам высоких посетителей прелестную
картину отплытия святых икон. Неизвестно откуда, внезапно являются стулья и кресла для генеральши и ее приближенных. Правда, что в помощь Рогуле вырос из земли отставной подпоручик Живновский, который, из любви
к искусству, суетится и распоряжается, как будто ему обещали за труды повышение чином.
С горы спускается деревенское стадо; оно уж близко
к деревне, и
картина мгновенно оживляется; необыкновенная суета проявляется по всей улице; бабы выбегают из изб с прутьями в руках, преследуя тощих, малорослых коров; девчонка лет десяти, также с прутиком, бежит вся впопыхах, загоняя теленка и не находя никакой возможности следить за его скачками; в воздухе раздаются самые разнообразные звуки,
от мычанья до визгливого голоса тетки Арины, громко ругающейся на всю деревню.
Крутогорск расположен очень живописно; когда вы подъезжаете
к нему летним вечером, со стороны реки, и глазам вашим издалека откроется брошенный на крутом берегу городской сад, присутственные места и эта прекрасная группа церквей, которая господствует над всею окрестностью, — вы не оторвете глаз
от этой
картины.
— Нет, не редок, — скромно возразил ему Федор Иваныч, — и доказательство тому: я
картину эту нашел в маленькой лавчонке на Щукином дворе посреди разного хлама и, не дав, конечно, понять торговцу, какая это вещь, купил ее за безделицу, и она была, разумеется, в ужасном виде, так что я отдал ее реставратору,
от которого сейчас только и получил…
Картину эту, — продолжал он, обращаясь
к князю, — я просил бы, ваше сиятельство, принять
от меня в дар, как изъявление моею глубокого уважения
к вам.
К великому скандалу трех посетителей англичан, Елена хохотала до слез над святым Марком Тинторетта, прыгающим с неба, как лягушка в воду, для спасения истязаемого раба; с своей стороны, Инсаров пришел в восторг
от спины и икр того энергичного мужа в зеленой хламиде, который стоит на первом плане тициановского Вознесения и воздымает руки вослед Мадонны; зато сама Мадонна — прекрасная, сильная женщина, спокойно и величественно стремящаяся в лоно Бога-отца, — поразила и Инсарова и Елену; понравилась им также строгая и святая
картина старика Чима да Конельяно.
В особенности скажу я это о тех,
от имени которых обращаю
к вашему превосходительству прощальное слово (оратор окидывает взором небольшое пространство стола, усеянное чинами пятого класса; отъезжающий кланяется и жмет руки соседям; управляющий удельной конторой лезет целоваться:
картина).
— Удовольствие
от этих кружевниц все то же-с, только крику больше, — отвечал он услужливым людям, соблазнявшим его
картиною помпадурши, утопающей в батисте и кружевах. Затем он уже не возвращался более
к этому плану.
Это смело сказано и может вызвать снисходительную улыбку, но это правда, и я еще раз обращаюсь
к сравнению: любовь — это молния, которая всполохом выхватывает громадную
картину жизни, и вы видите эту
картину в мельчайших подробностях, ускользающих
от внимания в обыкновенное время.
Желание желаний, так называет Шопенгауэр любовь, заставляет поэта писать стихи, музыканта создавать гармонические звуковые комбинации, живописца писать
картину, певца петь, — все идет
от этого желания желаний и все
к нему же возвращается.
Так, или почти так, думал Бобров, всегда склонный
к широким, поэтическим
картинам; и хотя он давно уже отвык молиться, но каждый раз, когда дребезжащий, далекий голос священника сменялся дружным возгласом клира, по спине и по затылку Андрея Ильича пробегала холодная волна нервного возбуждения. Было что-то сильное, покорное и самоотверженное в наивной молитве этих серых тружеников, собравшихся бог весть откуда, из далеких губерний, оторванных
от родного, привычного угла для тяжелой и опасной работы…
Пестрые лохмотья, развешанные по кустам, белые рубашки, сушившиеся на веревочке, верши, разбросанные в беспорядке, саки, прислоненные
к углу, и между ними новенький сосновый, лоснящийся как золото, багор, две-три ступеньки, вырытые в земле для удобного схода на озеро, темный, засмоленный челнок, качавшийся в синей тени раскидистых ветел, висевших над водою, — все это представляло в общем обыкновенно живописную, миловидную
картину, которых так много на Руси, но которыми наши пейзажисты, вероятно,
от избытка пылкой фантазии и чересчур сильного поэтического чувства, стремящегося изображать румяные горы, кипарисы, похожие на ворохи салата, и восточные гробницы, похожие на куски мыла, — никак не хотят пользоваться.
Медленно подойдя
к стене, он сорвал с неё
картину и унёс в магазин. Там, разложив её на прилавке, он снова начал рассматривать превращения человека и смотрел теперь с насмешкой, пока
от картины зарябило в глазах. Тогда он смял её, скомкал и бросил под прилавок; но она выкатилась оттуда под ноги ему. Раздражённый этим, он снова поднял её, смял крепче и швырнул в дверь, на улицу…
Это была живая
картина к той сказке и присказке: полусумасшедший кривой дворянин, важно позирующий в пышном уборе из костюмерной лавки, а вокруг его умная, но своенравная княгиня да два смертно ей преданные верные слуги и друг с сельской поповки. Это собралась на чужине она, отходящая, самодумная Русь; а там, за стенами дома, катилась и гремела другая жизнь, новая, оторванная
от домашних преданий: люди иные, на которых страна смотрела еще как удивленная курица смотрит на выведенных ею утят.
Он очень ясно чувствовал в голове шум
от выпитого бургонского и какой-то разливающийся по всей крови огонь
от кайенны и сой, и все его внимание в настоящую минуту приковалось
к висевшей прямо против него, очень хорошей работы, масляной
картине, изображающей «Ревекку» [Ревекка — героиня библейских легенд, жена патриарха Исаака, мать Исава и Иакова.], которая, как водится, нарисована была брюнеткой и с совершенно обнаженным станом до самой талии.
Рудин начал рассказывать. Рассказывал он не совсем удачно. В описаниях его недоставало красок. Он не умел смешить. Впрочем, Рудин
от рассказов своих заграничных похождений скоро перешел
к общим рассуждениям о значении просвещения и науки, об университетах и жизни университетской вообще. Широкими и смелыми чертами набросал он громадную
картину. Все слушали его с глубоким вниманием. Он говорил мастерски, увлекательно, не совсем ясно… но самая эта неясность придавала особенную прелесть его речам.
На стенах отсутствовали зеркала и
картины;
от потолка
к полу они были вертикально разделены, в равных расстояниях, лиловым багетом, покрытым мельчайшим серебряным узором.
Картина подходила
к концу, вы были со мной вежливы и деликатны; я уже отвыкла
от такого отношения и не верила себе.
Я не могу сказать, чтобы я думал тогда только о своей
картине. Я вспоминал вчерашний вечер с его странной, еще не виданной мною обстановкой, неожиданную и счастливую для меня встречу, эту странную женщину, падшую женщину, которая сразу привлекла все мои симпатии, странное поведение Бессонова… Что ему нужно
от меня? Не любит ли он ее в самом деле? Зачем тогда это презрительное отношение
к ней? Разве не мог бы он спасти ее?
— Ах, какая мазня! — вскрикнула она. — Я никогда еще не видела начала работы художника. И как это интересно!..
К знаете, уже в этой мазне я вижу то, что должно быть… Вы задумали хорошую
картину, Андрей Николаевич… Я постараюсь сделать все, чтобы она вышла… насколько
от меня это зависит.
Эти болезненно щекотливые люди между прочим говорят, что они не видят никакой надобности в оглашении этой истории; я же вижу в этом несколько надобностей, из коих каждая одна настоятельнее другой: 1) я хочу изложением истории похождений Артура Бенни очистить его собственную память
от недостойных клевет; 2) я желаю посредством этой правдивой и удобной для поверки повести освободить
от порицания и осуждения живых лиц, терпящих до сих пор тяжелые напраслины за приязнь
к Бенни при его жизни; 3) я пытаюсь показать в этой невымышленной повести настоящую
картину недавней эпохи, отнявшей у нашей не богатой просвещенными людьми родины наилучших юношей, которые при других обстоятельствах могли бы быть полезнейшими деятелями, и 4) я имею намерение дать этою живою историею всякому, кому попадется в руки эта скромная книжка, такое чтение, в коем старость найдет себе нечто на послушание, а молодость на поучение.
Как убедиться в том, что всю свою жизнь не будешь служить исключительно глупому любопытству толпы (и хорошо еще, если только любопытству, а не чему-нибудь иному, возбуждению скверных инстинктов, например) и тщеславию какого-нибудь разбогатевшего желудка на ногах, который не спеша подойдет
к моей пережитой, выстраданной, дорогой
картине, писанной не кистью и красками, а нервами и кровью, пробурчит: «мм… ничего себе», сунет руку в оттопырившийся карман, бросит мне несколько сот рублей и унесет ее
от меня.
В этих разговорах и самой беззаботной болтовне мы незаметно подъехали
к Половинке, которая представляла из себя такую
картину: на берегу небольшой речки, наполовину в лесу, стояла довольно просторная русская изба, и только, никакого другого жилья, даже не было служб, которые были заменены просто широким навесом, устроенным между четырьмя массивными елями; под навесом издали виднелась рыжая лошадь, лежавшая корова и коза, которые спасались в тени
от наступавшего жара и овода.
Марфа Андревна, не видя ни малейшей надежды
к опасению, отвернулась
от картины разбоя и стала приготовляться
к смерти.
Неподвижно, с отверстым ртом стоял Чартков перед
картиною, и, наконец, когда мало-помалу посетители и знатоки зашумели и начали рассуждать о достоинстве произведения и когда, наконец, обратились
к нему с просьбою объявить свои мысли, он пришел в себя; хотел принять равнодушный, обыкновенный вид, хотел сказать обыкновенное, пошлое суждение зачерствелых художников, вроде следующего: «Да, конечно, правда, нельзя отнять таланта
от художника; есть кое-что; видно, что хотел он выразить что-то; однако же, что касается до главного…» И вслед за этим прибавить, разумеется, такие похвалы,
от которых бы не поздоровилось никакому художнику.
Почти невозможно было выразить той необыкновенной тишины, которою невольно были объяты все, вперившие глаза на
картину, — ни шелеста, ни звука; а
картина между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась
от всего и вся превратилась, наконец, в один миг, плод налетевшей с небес на художника мысли, миг,
к которому вся жизнь человеческая есть одно только приготовление.
Россия, особливо в отдаленных частях своих, представляла
картину Феодальных веков Европы, когда всякий владелец казался отделенным
от государства составом; и если бы тяжбы, рождаемые грубым корыстолюбием и самою праздностию, не давали иногда чувствовать нашим Дворянам зависимость их
от Правления, то они могли бы некоторым образом забыть отношения гражданина
к государству.
От нечего делать я ходил на охоту и присматривался
к окружавшей меня пестрой
картине.